«Сказки для беспокойных»: рассказ История Мгелии

Моя бабка Мгелия появилась на свет в северных горах, где родиться девочкой означало быть обречённой на боль и страдания. Её обручили ещё до того, как она увидела небо.

— Если будет дочка, отдам её за твоего сына, — сказал мой прадед соседу.

— Добро, — ответил сосед. — Но лучше накрой кровать рыбацкой сетью и отнеси горсть соли в святилище. Может быть, Бог смилуется над тобой, и родится мальчик.

Когда моя прабабка разрешилась от бремени, в доме не праздновали — её муж был опечален. Роженица назвала дочку Мгелией, горьким именем, которое означает «волчица». Как вода ищет воду, как вода к воде стремится, Мгелия с детства искала леса, искала луну и звёздное небо, но девочек с ранних лет сажают на поводок: не ходи, не стремись, не желай. Загоняют в частокол из запретов, подстилают чувство вины — ты женщина, твоё дело служить мужчине, кормить его, рожать ему, беречь его дом и молчать, потому что всё, что ты говоришь, неважно.

Мгелию выдали замуж за сына соседа. Едва завершился ритуал приращения к роду мужа, у неё округлилось пузо. На время ей не нужно было ходить в женский дом пережидать нечистые дни. Но душу радовало не это, а незнакомая тяжесть, которая наливалась внутри, волновалась, крутилась. Мгелия двигалась медленно, говорила мало, чтобы с кончика языка не утекла женская сила. День отдавала делам, когда солнце скрывалось за горой, ложилась на женской половине дома на овечью шкуру, гладила живот и засыпала. Те сладкие месяцы она жила внутри, а не снаружи.

Когда подошло время рожать, за ней явились старухи, отвели в хижину для родов, постелили на землю солому. Разложили по углам обереги: уголь, зеркало, кинжал, которым убили человека; и чесалку для шерсти. «Жди, — сказали. — Когда ребёнок выпустит впереди себя воду, сомкни рот покрепче, чтобы криком семью не опозорить». Кричать при родах не позволялось.

— Почему? — спросила я Мармар.

— Потому что женщине следовало уметь сносить муки.

В ту же ночь Мгелия родила, стоя на коленях. Обрезала серебряными ножницами пуповину, завязала её красной нитью, обмыла ребёнка, пропустила его под платьем и вытащила через ворот — таков обычай.

Утром пришли старухи. Через закрытую дверь Мгелия им сказала, что родила дочку. В ответ — молчание. Затем сухое: «Дай бог в следующий раз порадуешь мужа».

Три дня Мгелия провела с девочкой в родильной хижине — к грязному месту никто не приближался. В холодный день никто не принёс им ни войлока, ни тарелку супа. Мгелия рассказывала дочке, что когда им будет позволено увидеть небо, она покажет ей луну и звёзды, и огромные сосны, и клинки гор, и ручьи, и травы. «Ты мой нанизанный жемчуг, мой зелёный огород, мой приручённый голубь — подарок от владыки неба», — шептала малышке. Та улыбалась, глядела на маму.

На четвёртый день Мгелия сожгла солому, на которой рожала, и перешла в женский дом. Там другие женщины пережидали своё нечистое время. К Мгелии никто не приближался — та считалась их всех грязнее. Дали роженице половину круглого хлеба и половину головки сыра — целого давать не полагалось. Соседки делились секретами, что делать, чтобы грудное молоко не ушло, не потерялось, не осталось в чужом доме. Одна женщина открыла Мгелии рецепт снадобья, чтобы поскорее лечь с мужем и снова зачать — может быть тогда родится мальчик. Мгелия слушала соседок, молчала, а про себя думала: «Моей матери смелости не хватило, но у моей дочери жизнь будет другая. Клянусь своим солнцем: пойду и остановлюсь только в том месте, где никто не посмеет назвать её грязной».

Так моя прабабка Мгелия однажды ночью покинула женский дом, преодолела трещину между мирами, спустилась в долину, долго шла и наконец прибрела к женской общине. Поняла, что это особая деревня: там идут свои дожди, других дождей не касаясь; там огонь был зажжён от огня из подземного мира. Это было место, чтобы остаться.

Муж не отправился её искать, навсегда проклял. Попросил в святилище, чтобы, где бы отступница ни спала, её постель сгрызали мыши; что бы она ни сеяла, всё побивало градом. Родители отреклись от Мгелии — она стала позором рода. Упоминать имя её души под крышей родного дома больше не позволялось.

В общине лесных женщин Мгелия родила второго ребёнка, моего папу, и отдала его на воспитание бездетным людям. Когда я подросла, отец мне сказал:

— Иди навести бабушку, подошло время.

— Как я её найду?

— Иди по тропинке.

— А если пойду не по той?

— Ты просто иди, не думай.

Поэтому я знаю дорогу к лесной общине. В моих ногах кровь Мгелии, смелой волчицы. Кто однажды нашёл тропинку к достойной жизни, никогда её не забудет. Думай, какую дорогу прокладываешь, потому что твои потомки тоже пройдут по ней, хочешь ты того или не хочешь.

***

Мармар пошла на кухню и опустила пряжу в кастрюлю с краской. Я последовала за ней.

— Не пойму: если в общине нет мужчин, как там рождаются дети?

— У вас этот праздник называется Иван-Купала. У нас — по-другому. Но суть одна — это время любовной встречи, когда женщина выбирает себе мужчину по запаху, чтобы здоровее получилось потомство.

Мармар помешивала нити в кастрюле деревянной палкой — та тоже сделалась красной.

— У каждой женщины в этой деревне есть по дочке. Они знают, что делать, чтобы мальчики не рождались. Но даже если Цовинар — дух с водорослями в волосах — насмехается и посылает им вместе с градом младенца чужого пола, они бережно растят и его. Когда мальчику исполняется десять, ему завязывают глаза и отводят в бездетную семью в какую-нибудь деревню. Так сделала с моим отцом моя бабка.

— Завязывают глаза, чтобы мальчик не смог вернуться?

Мармар кивнула, подцепила палкой несколько нитей и поднесла к окну.

— Хороший получится ковёр.

Она сняла кастрюлю с плиты. Мы взялись развешивать красную пряжу на верёвках под крышей веранды.

— Дочки остаются в доме лесной женщины до конца жизни. Каждый день из матери к ним перетекает капля знаний. Только когда девушка сама наполнится, она имеет право делиться. Дочка Айдан беременна, а значит, главное от рода уже перетекло в неё и созрело.

— Она беременна? Я и не заметила…

— Сначала это только по глазам видно. У них особый блеск.

— Это какой?

— Блеск бессмертия. Страх сгинуть навсегда отступает.

Красные капли падали на доски веранды, сливались в ручейки, исчезали в щелях. Частички тельца кошенили возвращались в землю, другие — оставались на нитях, чтобы принести в дом Айши счастье. Я хотела задать Мармар самый важный вопрос, но как — не знала.

Мы закончили развешивать пряжу и сели рядом. Мармар глядела на кусты граната: его цветки наполнялись водой, словно чаши. Дождь отделил нас от всего: от мастерской с коврами, от ущелья и от соседей. Мы были одни, два сгустка тепла на веранде у развешанных багровых нитей.

— Поче… почему ты решила не иметь детей?

Мармар покосилась на меня с усмешкой.

— Тоже боишься навсегда сгинуть? Нечего тебе бояться. Я видела, ты всё время что-то пишешь в блокнот. Пока всё, что ты там пишешь, ерунда, конечно. Но сейчас, — она кивком указала на нити, — всем этим ты себя наполняешь. А когда наполнишься, оно родится. Тогда и выберешь какой матерью стать — отдать себя нескольким или отдать себя многим. Когда я наполнилась, приняла решение. И ты своё примешь. Я даже знаю какое.

Мы сидели молча, глядели на дождь, на серый туман, что сочился вместе с рекой из разлома. Потом Мармар ушла в дом. Я выучила звук от каждого её движения. Она налила стакан воды, стянула через голову платье, достала из-под подушки ночную рубашку. Легла, взяла с тумбочки книгу.

Со мной остались шум дождя и бой красных капель о пол веранды. Я поглядела на реку — та вышла из берегов и проглотила тропинку.