Французское в Москве: кофейни, рестораны, музеи, архитектура и природа

По возвращении домой из того места, где было трепетно и душевно, ненароком ищешь следы — паутинки памяти. Стало интересно: как живут те, кто приехал из Франции? В чем ищут опору? Ничего ведь не греет: ни тебе привычного «oh la la», ни «merci», ни «bonjour». Где же искать франко-русский дух?

Начинают с банального — хлеба и сыра. Московская гастрономия на подхвате: повсюду хлебные лавки, где по утрам хрустит корочка, а само нутро — гречишное, пшеничное или со злаками — оберегает от грусти. Ореховый хлеб в «Le Pain Quotidien», томный брусок в «Remy» или багет / бриошь в «Батоне» стали оберегами, а их компаньон, ami («друг» по-французски) — сливочное масло убеждает: согреться можно и внешним. Но такие духовные они, французы, скорее всего, не остаются сытыми: нужна тяжелая артиллерия.

В хипстерском «Салюте» живет «Праздник, который всегда с тобой» — попытка стать московскими Хемингуэями. Окружают почти французские тартины, яйца, дети, собаки всех пород и люди всех мастей, пьющие кофе, кто-то с сигаретами. Картина маслом: томные беседы, приправленные ожиданием и минимализмом, гвоздики и круглые столы. Напоминает парижскую Мекку: здесь так же, как в «Les Deux Magots» или «Café de Fleur», ютится интеллигенция. Просто своя, московская, по канонам XXI-го.

На праздниках или свиданиях с семьей встречаются в «Cafe Geraldine». Оказываются в объятиях омлета матушки Пуляр: такой пышный и невесомый переносит их в родную Нормандию, откуда она родом, хохочут, что попробовали традиционное во всех уголках мира, даже в Москве. Со стен на них трогательно, с одобрением смотрит портрет настоящей соотечественницы Жеральдины Лютер Познер — мамы журналиста Владимира Познера. Улыбаются ему и оказываются во внутреннем дворике, который летом и осенью переносит в Прованс: настолько тихо и пасторально.

На Тверской таится «Cafe Pouchkine». Он зазывает к себе, будто напоминая: «Я собрат одноименного ресторана на Place de la Madeleine, в Париже. У меня все то же: салат Оливье, арки и люстры, статуи в духе античности… С одной оговоркой: в Москве побольше эклеров, во Франции — пирожков. Но мы за одно. За наше: франко-русское».

Большая Дмитровка, «Cafe Moloko», черно-белый нуаж. Когда вечером зажигаются фонари и свечи, приглушается свет, чувствуют себя дома. Стоящие рядом друг с другом столы — все-таки быстро — предрасполагают к диалогу и некой застенчивости, загадочности. Чем не свидание?

Более прочные паутинки франко-русского духа надо искать в культуре.

Покоряют импрессионисты с Волхонки, 12. Те самые, живущие в «Пушкинском». Сами французы признаются, на родине чуть ли не столько же: в Musée d’Orsay или Orangerie. И ведь не знают, наверное, что недавно выставлялся Матисс, Ренуар и Сезанн, гостили афиши Лотрека, наброски-рисунки. La patrimoine — наследие. Закрадывается гордость.

По смене сезонов о себе заявляют и улицы. Стремительный Кутузовский с Champs Élysées, резной терем на Октябрьской, где живет он, посол Франции в России. Вдруг будто сами собой отмечаются арки сада Эрмитаж, вход на Киевскую — за счет элементов ар-нуво — переносят на станцию метрополитена Монмартра. Не отстает Музей Garage — с его библиотекой и изданиями об искусстве, почти что здание фонда Louis Vuitton в Булонском лесу.

В финале вступают в диалог природа и архитектурное зодчество — парковые усадьбы. Архангельское, Кусково, Царицыно, их французские регулярные парки с убегающими вдаль аллеями, симметрией и перспективой. Колонны, барельефы и статуи декларируют торжество. Доказывают — империя живет и в России.

С постепенным размахом завершаются поиски. Становится ясно: Франция она здесь, она рядом. В России так же любят покупать свежее и сезонное на ярмарке, быть на пленэре, собираться вместе, обсуждать насущное. Близость менталитетов творит чудеса, и франко-русский дух становится возможным. Воскрешается счастье!